Записки грибника - Страница 44

— Никодим, ты кому меня продал?

Он, молча, посмотрел на меня, отвернулся в сторону, — Мужики, вот сделай человеку радость, избавь его от хлопот, так он норовит во всем гадость только увидеть.

И обратился ко мне, — Ни кому я тебя не продавал, кум это мой, он раньше пушкарем был, токмо ему, как вон Сидору, ногу изувечило, в колене не гнется. Чтоб ты знал, при пушках по гроб жизни, народ служит и от них только к богу уйти можно или пока от старости не сможет ядро в ствол заложить, вот тогда и будет послабление от службы государевой.

— Так ты меня хочешь на всю оставшуюся жизнь, в кабалу царскую загнать?

— То не кабала, а долг. Али ты не православный?

— Тебе что крест поцеловать? Или перекреститься? Никодим не говори всякий вздор. И не сбивай с толку. Кто твой кум?

— Подмастерьем он там, в колокольной избе.

— Да я, в колоколах, как свинья в капусте, разбираюсь.

— Федя, Федя, вот что значит, давно дома не был. Чтоб ты знал, и завтра не выставил себя как дурак.

Люд пушкарский делится на два разряда, пушкарей и затинщиков и на прочих, воротники, казенные кузнецы, казенные плотники, казенные сторожа и рассыльщики, зелейные, колокольные, шорные мастера, пушечные литцы, горододельцы, колодезники. Всякий народ трудится там и мало кто по своей воле уйти желает.

— Знаешь Никодим, мне во всем твоем рассказе нравиться одно слово, — 'казенный' Это же люди, которые тайны ведают как пушку правильно сделать, как порох хороший намешать, кто же их отпустит ежели они уйти захотят? Только вперед ногами, на ближайший погост.

— Федя, тебе выпить надо, а то мысли у тебя дурные в голове ходят. Где ты только таких набрался?

И они пошли на второй заход, я пропустил этот круг. Дождавшись, когда они закусили, продолжил докапываться до истины.

— Всё-таки скажите мне, могу ли я спокойно уйти оттуда или нет?

— Сможешь, только сам не захочешь. — Глянул на меня, с грустью во взгляде. — Тебе ведь тесно здесь, не так ли? Помнишь, ты звал нас, в Тулу ехать?

Я кивнул и он продолжил.

— Отказался не оттого что жаль оставлять, всё здесь нажитое. А от того что стар я, на новом месте обживаться.

— Не сумлевайся Федька, тама тоже люди. — Как-то невпопад выступил Силантий. — Да и жить здесь будешь.

'Во радость великая, жить здесь, работать по двенадцать часов в сутки, добираться через пол Москвы. Хотя в этом есть какой то свой плюс, куплю себе шестисотого мерина, четыре подковы, кожаный салон, стальная от бортовка из стремян, а на сапогах у меня будет ' закись азота' для коняшки. Надо будет сделать себе ковбойскую шляпу… Блинн, куда меня понесло?'

— И как ты, Силантий себе это представляешь? С Неглинки, сюда каждый день добираться? Пока дойду, уже пора будет обратно выходить.

Он не успел ответить, встрял Сидор. — Федька, ты по субботам приходи…

— Да я смотрю вы меня не только продали, так и из дома выселили. Мне что, вещи собирать? Может, я пойду, чего уж до завтра ждать. Прямо сейчас и выйду, к заутренней службе как раз на месте буду.

Я начал заводиться по новой, мне и в самом деле, переть пехом с час по разбитым улочкам не очень хотелось.

Мне молчком пододвинули кружку, я машинально взял и выпил, поперхнулся жуткой сивухой и заткнулся, засунув в рот кусок квашеной капусты. Пока жевал, они говорили, а я слушал. В их доводах был свой резон. Мне и так в условиях нашей мастерской было тесно, не хватало технической базы, даже не так, средств не хватало. Для того же пресса для выделки гильз нужен был пресс с водяным приводом, а не наша дергалка. В уме я их понимал, но на душе почему-то было пакостно. Сроднился я с этими, в общем-то, чужими для меня людьми, и расставаться не хотелось. Почему-то мне так казалось. Почему?

— Ладно, уговорили. Наливай по последней, и я спать буду, завтра у меня трудный день, будет.

Мы выпили ещё чуток, посидели, поболтали, потом как-то разом они поднялись и ушли, а я остался в одиночестве, в своей комнатушке три на три метра, расположенной над нашей мастерской.

Часть четвертая. 'Казенная'

Вы когда ни будь, бывали, в каком ни будь старом колхозе, у которого за неуплату, вырубили электричество, нет денег на соляру, и это хозяйство развалилось ещё при Дмитрии донском? Факельное освещение, гужевой транспорт. Меня очень порадовал мой первый рабочий день на новом месте, когда вместо гудка погрузчика за вашей спиной, вам нежно дышит в ухо лошадь, хочется кричать в полный голос. Так эта стерва ещё и за воротник хватает, а возница скалится не меньше чем эта кляча, два сапога на одну ногу. Дал мерину по сопатке, пообещал начистить клюв водиле. Исполнить задуманное не успел, меня окликнул, как вы думаете кто?

Тот самый серенький мужичок.

— Федор? — спросил он меня.

Я наученный своими друзьями, снял с головы шапку и поклонился, — Он самый.

— Пищаль свою захватил? — Он кивнул на сверток с винтовкой, — Это правильно. Пойдем, тебя уже ждут.

И мы пошли по двору, перешагивая через кучи конского навоза, обходя стоящие телеги, с которых в сараи разгружали плетеные корзины и короба, к стоящему в дальнем углу дому. Поднялись на широкое крыльцо, на котором два бородатых мужика спорили о чем-то своем. Они на мгновение замолчали, проводив нас взглядом, и продолжили свой разговор. Мой провожатый взялся за деревянную ручку и потянул на себя, чуть скрипнув петлями, дверь открылась, и слегка нагнувшись, я вошел вовнутрь за ним следом.

С той поры прошел месяц. Первую неделю я только и занимался тем, что перевозил свое добро от Никодима и устраивался на новом месте. Барахла, я вам скажу, накопилось как у хорошего Плюшкина.