Записки грибника - Страница 25

Уже на выходе вспомнил об одной вещи, — Данила! — Позвал кузнеца, — ты мне сделал, что я просил? Сегодня третий день пошел.

— Так, это… — Он замялся.

— Испортил что ли? Я тебя зашибу, бугая чер…

— Не. Сделал, тока она у меня дома в кузне осталась.

— А чего не принес?

— Так остыть должна была, а потом забыл, про неё, младший ногу подвернул, а старшая порезалась. Вот те крест, — Он перекрестился, — Завтра принесу.

Мне стало стыдно, с какого-то перепугу напал на человека, — Данила, ты это, извини. — Попросив прощения, побрел к себе.

Уже ложась на кровать, обнаружил пропажу одеяла, идти за ним было лень, вытащил кусок плотной материи, не знаю чем это было раньше но я его использовал как покрывало, накрылся им. Постепенно согрелся, мысли в голове бродили ленивые, в какой-то момент обнаружил что через оградку у меня прыгают веселые паровозики из Ромашкова, приговаривая, — Вечно ты всё раскидываешь, а я собирай за тобой, — потом он плюхнулся на меня, дыхнул в нос теплым воздухом и согрел ласковым теплом… И я уснул. Снилась какая-то ерунда, начальник, требующий отчет и грозящий карами неземными, потом его сменила моя супруга со словами, — Не ври. Ты мне всё время врешь, лжешь самым наглым образом, у тебя даже уши покраснели.

А я чувствовал что мне на самом деле жарко, душно, рубаха расплавилась и прилипла к телу. Потом меня окатила волна прохладного воздуха. Нет, нежного, он погладил мои мокрые от пота волосы, промокнул воспаленный лоб, от его прикосновения мне стало спокойно на душе…

Проснувшись на следующее утро, я с удивлением обнаружил что, здоров. Но одежду пришлось сменить, она пахла, воняла, так что казалось, будто недели две не мылся. Похоже, вышла вся дурь. Меня слегка пошатывало, от слабости, держась за стенку, спустился вниз и побрел к дому. Солнце уже взошло, куч снега не было, как и луж, орали вездесущие воробьи, квохтали куры, раскапывая землю, барбос уныло вылез из будки, зевнул, обнажив белоснежные клыки и звякнув цепью, вернулся обратно. Я вошел в дом, там аппетитно пахло пирожками, свежим хлебом и гречневой кашей. У меня вдруг судорогой скрутило живот, было такое чувство, что он начал переваривать сам себя, так захотелось есть. За дверью о чем-то разговаривали Никодим, Марфа и какая-то женщина, когда я переступил порог, в комнате наступила звенящая тишина, они все трое смотрели на меня с каким-то испугом. А прошел к столу, сел на лавку, и спросил, — Марфа Никитовна, а можно и мне каши с молочком?

Она медленно отошла к печке, позвенела посудой и вернувшись поставила передо мной миску и положила ложку. Я налил молока, и с жадностью, удивившей меня, стал жрать.

Тут Никодим вышел из ступора, — Ты как себя чувствуешь?

— Мамально, — Прожевав повторил, — Нормально, только проголодался немного.

— Ты это, не торопись, нельзя тебе сейчас много.

— Это с чего? По-твоему миска каши это много?

— Для тебя, да.

— Феденька, — Меня так Марфа называла только когда хотела сказать какую ни будь гадость, но тон был… Тон был участливый, — Мы уже хотели батюшку приглашать…

— Погодь, Марфа. — И обращаясь ко мне, спросил, — Ты по улице шел ничего необычного не видел?

— А что я там должен был увидеть, всё как обычно. Вы чего темните? — И тут до меня стало доходить, земля, куры в ней копаются, солнце теплое светит. Ложка выпала из ослабевшей руки, челюсть отвисла…

— Уймись Никодим, чего парня пугаешь.

— А чего его пугать, три седмицы в беспамятстве отлежал.

— Сколько? — Я прижал руки к лицу и почувствовал под ладонями отросшую бороду, а ведь я всегда брился, каждый утро.

— Да, именно столько, вот и Агрипина — лекарка подтвердит. Агрипа, ты что молчишь?

Молодая женщина, смущенно покраснела и кивнула головой, — Я уже думала, что и не выхожу вас. Вы в жару метались. С кем-то ругались, кого-то звали, пытались куда-то идти, хорошо хоть отвары пили.

— Все три недели, седмицы то есть?

Она кивнула головой.

— Тебя хватились на следующее утро, когда Данила притащил твою железку. Я поднялся а ты в бреду мечешься, весь потный, позвал Марфу, а к вечеру и её вызвали. Да не смотри на неё так, — Он заметил мой взгляд устремленный на лекарку, — Агрипина, баба справная, вон и тебя на ноги поставила. Многие из стрельцов ей жизнью обязаны, да только не все добро упомнят.

В общем засмущал он её, она резко встала и, пробормотав, — Ну мне пора, — пошла на выход. По дороге её перехватила Марфа и утащила занавеску.

— Никодим, перестань сверлить меня глазами, дырку протрешь. — Зачерпнув ложкой кашу, отправил в рот и стал медленно жевать.

— Напугал ты нас со старухой, я уже грешным делом подумал, что ты, не жилец.

— Так она, что так все три недели, тьфу, седмицы со мной и просидела?

— Нужен ты ей, девка с тобой сидела.

— Так я про неё и спрашиваю, а ты про кого подумал?

— Кобель ты, Федька.

— Это с чего ты так надумал?

— Ты вон ложку с трудом держишь, а туда же на баб засматриваешься.

— Сам ты кобель, я спросил, чтоб узнать, как потом отблагодарить, а у тебя седина в бороду, бес в ребро.

— Когда ты ей во след смотрел, у тебя глаза масляные стали и улыбка как у юродивого. Только слюней не было, ты жевал в это время.

— Тьфу, на тебя, два раза. Потом ещё, тьфу.

Он заржал в ответ, поднявшись, проходя мимо, слегка хлопнул по плечу, — Поешь, иди, отдохни, по себе знаю… — И вышел из комнаты. Так что свой завтрак я доедал в гордом одиночестве, попытался прислушаться к тихим голосам звучавшим за занавеской, но поняв что ничего не понимаю, решил и не стараться. Последняя ложка, уф, всё, доел. Допив остатки молока, почувствовал, как мне стало вдруг тяжело, я подпер щеку рукой и на секундочку закрыл глаза.